— Ну что, друзья мои, на днях покину я вас! Пора собираться в путь, в дальний путь.
Лица его собеседников помрачнели. Но и Павлу не хотелось отправляться в дальний путь одному. Он решил, возможно, в последний раз, пройти путь до Иерусалима, посетить по дороге своих последователей в Греции, Антиохии, Анатолии и Сирии, пытающихся создать там очаги новой веры. Но путь этот был долог и тяжел, а главное одиночество с годами стало тяготить Павла, и, несмотря на внешнюю замкнутость, он предпочитал, чтобы рядом с ним в пути был кто-то.
А особенно ему не хотелось расставаться с темнокожей красавицей… Он ждал реакции этих двух молодых людей, являющихся по римским законам его рабами, но ему нужен был их свободный выбор. И Павел не ошибся: встав на колени, они простерли руки в мольбе взять их с собой.
Павел Ильич с Сашей сами открыли дверь, вышли из своего вагона на Ярославском вокзале и направились к станции метро. Проходя уже по перрону мимо окошка служебного купе, Саша заглянула туда и увидела, что диетолюбивый проводник спит, уткнувшись одутловатой физиономией в коробку "Гербалайфа”, стоящую на столе. От водки и сала не осталось и следа.
У входа в вестибюль метро Павел Ильич остановился, намереваясь попрощаться с Сашей:
— Ну вот и все, Саша. Мы расстаемся, я надеюсь, теперь вы уже доберетесь без приключений. Возьмите эти деньги, они теперь ваши. — Он сунул в ее сумку увесистый сверток.
Саша замешкалась, по обыкновению собираясь что-то сказать или спросить, но в этот момент произошла очередная, уже не ясно, какая по счету за последние сутки, нелепость. Из вестибюля метро, причем из двери, предназначенной исключительно для входа, словно пробка из бутылки шампанского, вылетела ветхая на вид, скрюченная бабуля с двумя огромными мешками на сгорбленной спине. Видимо, заблудившись на площади трех вокзалов, старуха от испуга ничего не видела перед собой и тяжеленным мешком толкнула Сашу так, что та, потеряв равновесие, кубарем покатилась по каменной лестнице, на верхней ступеньке которой они с Павлом Ильичем до этого стояли.
Не глядя по сторонам, ошалелая старуха рванула к пригородным кассам Ленинградского вокзала. Саша, еще не поняв, что произошло, попыталась немедленно вскочить, но тотчас закричала от боли в левой лодыжке и снова повалилась на грязный асфальт. Не обращая внимания на моментально собравшихся вокруг зевак, Павел Ильич с удивительной легкостью подхватил Сашу на руки, подцепил свою и ее сумки и, ни слова не говоря, пошел быстрым шагом к стоянке такси.
За те неполных два километра, что надо было проехать до знаменитого "Склифа", рябой, пропитой до посинения таксист запросил десять долларов, и Павел Ильич, не торгуясь, закинул свою и Сашину сумки на сиденье рядом с водилой, велел тому до предела сдвинуть это сиденье вперед, а сам, продолжая держать девушку на руках, разместился сзади. Саша всхлипывала от боли и обиды, держась испачканными руками за шею спутника. Такси остановилось у светофора рядом с больницей, когда она, улыбнувшись сквозь слезы, нарушила молчание.
— Мне одно непонятно, Павел Ильич…
— Да?
— Почему наш поезд, ну, на котором мы ехали… почему он не сошел с рельсов?
Павел Ильич улыбнулся, пожалуй, первый раз за все их недолгое, но бурное знакомство, и пожал плечами.
В приемной травматологии было на удивление мало народу. Серьезный случай вообще, судя по всему, был только один. Два милиционера, залитых с головы до ног кровью участников драки, составляли протокол прямо на банкетке в коридоре.
Проходя мимо них, Павел Ильич машинально взглянул на бумаги и прочел последние, только что написанные строчки: "Во время драки супруги Цупиловы нанесли друг другу тяжкие телесные повреждения обломками стула".
— Ну? — спросил старший по званию, капитан, вышедшего к ним ординатора.
— Как обычно, — скупо ответил тот. — Ничего из ряда вон выходящего.
— Когда можно будет допросить? — поинтересовался младший, в сержантском звании.
— Кого? — удивился ординатор. — Покойников?
— Так вы же сказали, что травмы обычные. Как я понял, не серьезные.
— Да, — подтвердил ординатор, — но с жизнью не совместимые! — Он криво усмехнулся. — Жили они долго и счастливо и умерли в один день!
Павел Ильич усадил свою спутницу на кожаную банкетку и пошел к окошечку регистратуры.
Спустя три часа Павел Ильич уже заносил Сашу в ее маленькую двухкомнатную квартирку в пятиэтажной "хрущобе" возле станции метро "Филевский парк". Левая нога девушки была в гипсе, брючину новых совсем джинсов пришлось бесцеремонно распороть почти до самого пояса.
— Павел Ильич, давайте хоть тут я сама! — Саша запрыгала на здоровой ноге к дивану в большой комнате.
— А где ваши родители? — Павел Ильич поставил сумки на пол и, подойдя к большому окну с балконной дверью, раздвинул занавески и, повернув ручку, высунулся на балкон. Свежий ветерок моментально оживил застоявшийся сухой воздух в комнате.
Был уже вечер, и солнце, уплывавшее к западу, зависло над зеленым массивом Филевского парка.
— А мои родители здесь не живут, да и не жили никогда. Эта квартира мне от бабушки досталась, а родители в Ленинграде, то есть в Санкт-Петербурге. Там у меня другая бабушка, мамина мама. Она болеет очень, у нее инсульт был, и они при ней все время. Ой, как болит, зараза! — Саша, полулежа расположившаяся на диване, потянулась к своей левой ноге. Торчащая из свежего гипса ступня сильно отекла и приняла ярко выраженный фиолетовый оттенок.