Поезд то ускорял ход, то притормаживал, плавно покачиваясь на перегонах и вздрагивая на стыках станционных путей. Ложечки из нержавейки позвякивали о края граненых стаканов, и было что-то тянущее за душу в неровном и немелодичном звуке этих бубенцов российских железных дорог. Павел Ильич рассеянно поднес кгубам стакан, но чая там уже не было, и он поставил стакан на место, так и не отрываясь от окна. Он завороженно следил за бесконечными нитями проводов, плавно скользящими вниз, чтобы затем резко взлететь на изоляторы деревянных и стальных опор, а потом вновь упруго устремиться вниз.
Саша взяла его и свой стаканы и пошла за чаем к проводнику. Ей пришлось немного подождать возле открытой двери служебного купе, так как этот пожилой тучный человек был чрезвычайно занят процедурой похудания и омоложения организма. Отодвинув на край стола здоровенный, килограмма на полтора, весь в розовых прожилках кусок сала, хлеб, сливочное масло, а также поллитровку "Столичной", он священнодействовал над картонной упаковкой Гербалайфа”. Сопя, выковырял пухлым пальцем из баночек нужные капсулки, собрал их штуки три на ладонь и удовлетворенно проглотил. Почувствовав, что позади кто-то стоит, он обернулся и узрел Сашу.
— Чайку, милая? — Саша кивнула.
— Одну минуточку! Только вот приму, значит, это, как прописали, по часам. В мои годы пора уже о здоровье заботиться. Так-с, как тут написано: ”…развести одну мерную ложечку двумястами граммами в общем стаканом молока или сока”. Где ж я тут соку-то возьму. А? — но через секунду он с детским восторгом выхватил из фанерного шкафчика початую бутылку вина "Анапа крепкое" и вылил остатки мерзкой жидкости в граненый стакан, куда перед этим насыпал гербалайфского порошка.
Повернувшись к Саше, проводник ласково подмигнул ей красным водянистым глазом.
— Вино, оно ить тоже сок! — с этими словами он быстро перемешал мутную взвесь чайной ложечкой и опрокинул в себя единым махом. Затем быстро ухватил ломоть хлеба со здоровенным шматом сала и, не пережевывая, давясь большими кусками, заглотил. Переведя дух, он назидательно изрек:
— Вот так-то вот три раза в день во время еды! Полезнейшая вещь, только забывать нельзя. Пропустишь одну еду, и все лечение насмарку. Ну давайте, милая, чайку налью, извините, что ждать пришлось, дело мое стариковское: сам ехаю, а лечусь.
Толстое одышливое существо, источая неимоверный запах перегара, плавно покачиваясь в такт подергиванию вагона, прошло с Сашиными стаканами к титану, налило заварки, кипятку и приложило к тому горсть сахарных кубиков.
— Чаек-то он в поезде хорошо!
Проводник пересчитал полученную мелочь, отпустил Сашу со стаканами, а сам сел за столик, пододвинул к себе сало, масло, хлеб, поллитровку и захлопнул дверь: "Все, обед, обед, обед!". Он весело потер пухлые ладошки и продолжил свой диетический процесс.
Когда Саша вошла в купе, Павел Ильич просматривал разложенные на столе документы Андрюши, которые прихватил с собой, чтобы отдать документы родным, если удастся найти их в Москве. Саша прикрыла дверь и, поставив стаканы с горячим чаем на стол, уже собралась плюхнуться на свою полку, но вдруг замерла, увидев на столе раскрытый на страничке с фотографией Андрюшин паспорт.
— Это же Андрюшка! Откуда это у вас?! — Едва не опрокинув стаканы, она схватила паспорт со стола. Павел Ильич удивленно посмотрел на нее.
— А вы откуда его знаете?
— Как откуда? Я его сестра, двоюродная, я ездила его искать. И не нашла. Мне его одноклассник сказал, что вроде видел его в этом монастыре, если только не обознался, а я не нашла. Я высматривала… Словами у молчальников-то не спросишь, а записку мою они читать не стали. Видать, их там пэтэушницы совсем задолбали, и меня они за такую же приняли. А он там, да? Я должна вернуться, я срочно должна…
Павел Ильич отрицательно покачал головой, и у Саши похолодело внутри, когда глаза ее встретились с тяжелым и печальным взглядом спутника.
— Он вчера умер.
За окном раздался высокий и унылый гудок локомотива, мимо с лязгом понесся товарняк. Саша открыла было рот, чтобы что-то сказать, но грохот, наполнивший купе, не дал ей такой возможности, и она, рыдая, упала на свой диван. Несколько минут она заходилась плачем, уткнувшись в казенную поролоновую подушку, а Павел Ильич только молча смотрел на нее, опершись большим морщинистым лбом на стиснутые кулаки. Локти его упирались в стол, и весь он был неподвижен и печален. Ибессилие перед свершившимся горем делало его взгляд еще более гнетущим и тяжким.
— Как это случилось? Почему? Почему он там жил? — Саша выпалила свои вопросы и снова зашлась рыданиями.
Павел Ильич молчал.
— Почему вы молчите? Ответьте же!..
— Вы та самая двоюродная сестра, у которой он прожил полтора года перед тем, как…
— Да, да! У кого же еще, у него больше не было никого! Андрюшка мой, Господи…
— Вы знали, что он был болен?
— Я догадывалась, что он болен, но в душу к нему не лезла, думала, если это серьезно, сам-то скажет. Он тогда сбежал от матери. Я же ехала, чтобы отыскать его и сказать, что его мать умерла, а выходит, и он через три дня после нее… Ой, Андрюша… Он чах после того, как ушел от матери, болел все время, но я думала, что это обычные болячки, он вообще с детства слабенький. — Она села и, продолжая всхлипывать, пожала плечами.
— У него был СПИД — синдром иммунодефицита, ничего нельзя было сделать.
— У Андрюши СПИД?! Откуда? Он же не…
— Да нет, конечно, никаких отклонений типа наркомании или гомосексуализма у него не было.