Идущий к свету - Страница 6

— Что мы теперь будем делать? — спросила девушка, когда Павел Ильич, облегченно вздохнув, откинулся в водительском кресле.

— Поедем в Москву.

— На этой машине? Вы что?! Я не поеду!

— Что вы предлагаете? — Павел Ильич залез в кармашек солнцезащитного козырька и, вынув оттуда техпаспорт, сунул его себе в карман. — Хотите добраться до Москвы, или предпочитаете торчать под дождем в ожидании каких-нибудь новых неприятностей?

Девушка истерически зарыдала. Сочтя дискуссию закрытой, Павел Ильич включил передачу и нажал педаль газа. Тяжелые тучи все плотнее заволакивали небо, и ночь из белой становилась все более зловещей. Вспышки молнии и раскаты грома заставляли девушку каждый раз вздрагивать и на мгновение прерывать рыдания.

— Вы же убили их, защищаясь? Да?

— Я их не убивал. Они сами себя взорвали. Я ничего не делал.

— Как "сами себя”, это что, случайность, что ли?

— Да, случайность.

— Но вы же были совсем спокойны, а они хотели вас убить и убили бы, если бы не произошла случайность.

— Она не могла не произойти.

— То есть как?

— Вас как зовут?

— Александра… Как случайность могла не произойти, она же случайность…

— Александра, меня зовут Павел Ильич, а у вас справа есть рычажок. Поднимите его вверх, откиньте спинку кресла и спите, Александра или как лучше — Саша?

— Да, Саша! — она откинула было спинку, но тотчас испуганно вернула ее в исходное положение. — А почему вы за меня в автобусе заплатили, Павел Ильич?

— У вас, Саша, денег столько не было.

— Да, у меня не хватало, но вы тут при чем, я же не знакомая вам женщина, или вы думали чего?..

— Во-первых, я стараюсь вообще не думать, во-вторых, я не хотел скандала и ваших слез, в-третьих, мне приятно помочь, когда я могу, в-четвертых, меня женщины не интересуют…

— Все так вначале говорят, — сказала Саша и, хлюпнув носом, сделала жест, как бы поправляя прическу.

— И, в-пятых, я не педофил…

— Что?!

— Вы слишком молоды.

— Давайте меня не обсуждать это неинтересно.

— Боюсь, что вы правы.

— ?..

— Спите.

— В девятнадцатом веке о вас бы написали, что вы ведете себя нарочито нелюбезно.

— Но рыдать, однако, вы перестали, Саша. И сейчас уснете.

— Нет, не усну, пока вы не объясните мне про ваши странные случайности. Я, кстати, вас видела…

— Где?

— В монастыре.

— Да, я там гостил.

— Но вы были одеты, как монах, а сейчас на вас даже крестика нет!..

— Крестика! Нет, увольте. Вы знаете, что такое крест?

— Крест это символ христианской веры, это…

— Крест это орудие пытки и убийства. А золотой крестик на шее чем он лучше золотого топорика, золотой гильотины или золотой гранаты? Это пошлое язычество, это позор! Крестика на мне быть не может… Скорее, я на крестике…

Сознание Павла озарилось немыслимо яркой памятью, отбросившей его в то бесконечно далекое прошлое, когда такой же безумный ливень, как этот, шквалом обрушился на окрестности Рима.

Машина неслась по шоссе, а он все дальше и дальше уходил в глубь своих воспоминаний.

— Так вы что, Павел Ильич, не христианин? словно издалека услышал он Сашин вопрос.

— Я Вечный Жид!

— Не поняла… Вы еврей? Почему вечный?

— Я еврей-долгожитель!

*

В тот год в Риме было раннее и страшно жаркое лето. Засуха. Вся страна чувствовала, что иссохшая земля не даст урожая. Плавясь в этом пекле и предчувствуя надвигающийся голод, люди зверели. И казнили этим летом тоже зверски, словно надеясь, что каждый распятый на придорожном кресте это жертва богам, от которых так ждали дождя.

И он пришел, этот дождь, какого не помнили даже самые древние старики. Ветер вырывал из земли деревья, корни которых подмывали бурлящие потоки жидкой грязи.

На обочине большой, вчера еще пыльной дороги на самом подъезде к Риму стояли два креста с казненными. Стражи не было, солдаты с суеверным ужасом умчались, услышав приближение небывалой бури. Один из крестов рухнул сразу, при первых же порывах шквального ветра, и собственной тяжестью раздавил привязанного к нему человека. Второй же крест, накренясь, зацепился своей вкопанной частью за корни стоящей рядом оливы, и, перевернувшись тыльной стороной, медленно опустился на землю.

Привязанный к нему человек был почти без сознания — это был Павел Ильич или Саул, как звали его от рождения. Бешеные струи дождя постепенно возвращали его в реальность этого мира. Нахлынувший поток был недостаточно силен, чтобы унести крест в бурлящей струе, но рывками, скрежеща о камни, он протащил его десятка три локтей. Этого оказалось достаточно, чтобы разодрать державшие казненного веревки на тыльной стороне креста. Невероятная вспышка молнии озарила землю, когда Саул сполз с креста и поднялся на колени. Молния наповал сразила трех солдат, бежавших в укрытие городских стен с места казни. Гром прогрохотал так, что рев стихии после него казался слабым шелестом, чуть ли не тишиной.

Саул встал, шатаясь. Вся его одежда состояла из узкой набедренной повязки самого грубого полотна. Шатаясь из стороны в сторону от слабости и ветра, он побрел сквозь ревущий ливень к первому кресту. Схватив острый камень, он остервенело рубил веревки, держащие руки и ноги его товарища. Справившись с этим, он из последних сил вытащил из-под бревен безжизненное тело и, содрогаясь от рыданий, повалился на раскисшую мокрую землю: "Симон, Боже мой, Симон! Нет мне оправдания! Нет! Мною был обещан тебе престол, а получил ты крест!"

*

Больше часа машина неслась по пустынному шоссе, так и не встретив и не обогнав никого по пути. Путники молчали. Наконец впереди замаячил мигающий светофор возле маленького кирпичного домика поста ГАИ. Сорокалетний усатый старшина и сержант, лет на пятнадцать его моложе, пили чай и смотрели программу "Взгляд" по маленькому черно-белому телевизору с неотлаженной комнатной антенной. Завидев вдали свет фар, старшина вздохнул: